Об истории создания Трехсвятительского подворья Московского Патриархата в Париже

Предлагаем вниманию читателей фрагменты из текста Эмилии ван Таак, с которым полностью можно ознакомиться на сайте Корсунской епархии Русской Православной Церкви.

Когда в июне 1930 года митрополит Евлогий решил выйти из-под юрисдикции Московского Патриархата, вместе с большинством последовавших за ним прихожан, среди них, однако, нашлось шесть человек, которые отказались поддержать это решение - одна женщина и пятеро членов Братства Святого Фотия. Эти шесть человек сообщили о своем решении митрополиту Сергию, который был в то время locum tenens (местоблюститель) патриаршего престола Русской Православной Церкви, и этот последний перепоручил их митрополиту Элевферию Литовскому и Виленскому. Постепенно к ним присоединились священники и даже один епископ, Преосвященный Вениамин Федченков; постепенно сложился приход, и храм  был освящен на Пасху 1931 года. Так возник приход Трех Святителей, Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, «трех величайших святителей Церкви», благодаря каноническому и богословскому рвению и «любви к Истине» (II Фс., II, 10) Братства святого Фотия.

Именно благодаря этому приходу, Экзархат Московского Патриархата сохранился в Западной Европе и начал активно влиять на  обращение западных людей к истинной Церкви. Именно в единении с матерью Церковью, в уважении духовного родства и в «единении послушания», как говорил Владимир Лосский, единственном живом и конкретном выражении тела Христова», истинное поместное Православие смогло развиться в Западной Европе и «возрасти в меру полного возраста Христова» (Еф., IV, 13). Первым выражением поместного Православия стало создание вполне традиционных и вместе с тем абсолютно оригинальных икон.

Братство было основано, вероятно, в 1923 г., Алексеем Ставровским. Молодой Владимир Лосский, как только прибыл в Париж в 1924 г., принял в нем деятельное участие. К ним присоединились, видимо, начиная с 1925 г., несколько молодых русских студентов, недавно созданного Института Святого Сергия, среди них Николай Сахаров, Всеволод Палашковский, а также Евграф Ковалевский и за ним его двое братьев, Максим и Петр. Они были убеждены, что рассеяние Православных по всей Европе, вызванное революцией, свершилось по Промыслу Господню: «Господь пожелал прихода православной эмиграции на Запад, с тем, чтобы она принесла свет Православия, которое в течение целого тысячелетия Западом не интересовалось». Только Православие способно «возродить на Западе традицию нераздельной Церкви, используя местные, до сих пор живые источники, погребенные со времен раскола под грузом исторических недоразумений». «Братья [...] очень быстро поняли, что для того, чтобы опираться на традицию, унаследованную от Апостолов, следует сохранять обостренное чувство канона, но не слепое строгое следование ему, а послушание, основанное на все большем различении духов, на духовной прозорливости, свободной от каких бы то ни было компромиссов. Вот почему члены братства святого Фотия с общего согласия отказались в 1931 году покинуть Русскую Церковь, не примешивая к своему решению никаких политических соображений, ни даже просто человеческих, как, например, невозможность общения с Патриархатом того времени».

«Мы заявляем, что Православная Церковь есть единая истинная Церковь Христова;
Что это не только восточная церковь, но Церковь всех народов земли, Востока, Запада, Севера и Юга;
Что каждый народ, каждая нация имеет право занять свое личное место в Православной Церкви, иметь свою каноническую автокефалию, при сохранении своих традиций и ритуалов, своего литургического языка. Объединенные каноническими догматами и принципами, Церкви соединяются с людьми, живущими в данной стране.
Мы противостоим любой попытке и осуждаем любую попытку:
1. Ограничить Православную Церковь;
2. Отделять Церкви друг от друга;
3. Подчинять одну Церковь другой, более могущественной.
Мы исповедуем единство во множественности и свободу, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь».

У Братства было две основные цели: «оживить церковное сознание православных эмигрантов и привести Запад к Православной Традиции, соблюдая уважение к его глубинной сути, одним словом, создать во Франции подлинное Западное православие». Предоставим слово Владимиру Лосскому, вот цитата из его доклада от 18 июня 1937 года, где он кратко изложил историю движения:

«В 1926 году Братство определило для православных, живущих на Западе, необходимость изучать и почитать православные традиции той земли, где, по воле Божественного Промысла, мы вынуждены обитать. Братство объявляет также о следующей своей принципиальной позиции: "все, что произошло до 1054 года - принадлежит нам". Тогда стали изучать жития святых, организовывать паломничества, начал  составляться календарь православных французских святых.

Третьего января 1931 года епархиальная администрация Западной Европы (митрополит Евлогий) получила указ от московского  Патриархата о том, что Братство святого Фотия и вся его деятельность переходят отныне в ведомство Москвы, и 6 января поступил указ, запрещавший митрополита Евлогия и назначавший, на его место, митрополита Елевферия экзархом Западной Европы. Французский приход и отец Лев Жилле остались с митрополитом Евлогием, а Братство святого Фотия отошло на время от проблем западного Православия. Его членам пришлось полностью посвятить себя восстановлению канонической патриаршей Церкви в Париже. Во время Великого Поста 1931 года митрополит Елевферий многократно приезжал в Париж и служил на частной квартире. Потом нашлось помещение в доме № 5 по улице Петель, которое было освящено в том же году, на Пасху.

Маленькая группа, начавшая свою деятельность с июня 1930 года, быстро пополнилась многочисленными верующими: Преосвященный Вениамин (Федченков), архимандрит Афанасий (Нечаев), протоиерей Дмитрий Соболев, иеромонах Стефан (Светозаров), иереи Стефан Стефановский, Василий Заканевич, иеродьякон Серафим (Родионов, будущий епископ), Всеволод Палашковский (ставший священником гораздо позже),  дьяконы Евфимий и Николай Шепелевские.  Из мирян были, как сказано выше, среди первых Владимир Николаевич  Лосский, Мария Александровна Каллаш, Владимир Николаевич Ильин, Михаил Бельский; были и  Кирилл Шевич (будущий архимандрит Сергий) и Андрей Блум (будущий митрополит Антоний).

Предоставим слово митрополиту Антонию: «У нас не было  никаких иллюзий. Мы знали, что будучи как в плену, Патриарх  не был свободен делать или говорить то, что хочет, но в той ситуации, о сложности и тяжести которой мы даже и не подозревали, он оставался верен своей вере». «Разделение с патриаршей Церковью нам казалось предательством, будто  мученики  были нами отвергнуты. Епископу Вениамину, бывшему ранее помощником митрополита Евлогия и в прошлом главному полковому священнику Белой Армии, однажды задали такой вопрос: "Как вы, белогвардеец, можете принадлежать к красной Церкви?", -- и он ответил : "Прежде всего, Церковь не может быть красной! А потом, даже если бы моя мать стала вдруг проституткой, то я бы от нее не отказался - а ведь русская Церковь стала не проституткой, а мученицей!"».

«Что же касается меня, - продолжал митрополит, - то уже первое мое впечатление стало решающим. Дело было в 1931 году. Тот период мне напоминает слова одного старого румынского пастуха: "Прошли времена, когда священники у нас были деревянными, а чаши - золотыми. Сейчас время деревянных чаш и золотых священников!" Я тогда просто  пришел посмотреть. Но пришел поздно, когда служба уже кончилась. Церковь находилась в темном подвале, освещена была лишь огоньками лампад. Впереди я увидел медленно поднимавшегося по ступенькам незнакомого монаха, который был в состоянии полной сосредоточенности и ясного покоя. Я сказал ему: "Я не знаю, кто вы, но я хочу, чтобы вы стали моим духовником". Это был отец Афанасий (Нечаев). И до своей безвременной кончины в 1943 году он оставался моим духовным отцом».

Он стал первым настоятелем прихода. «Это был замечательный человек, абсолютной простоты, - продолжает митрополит, - он жил очень бедно. Однажды я получил письмо от одной дамы из России, которая знала его еще совсем молодым. Это было самое начало правления большевиков, когда бедствовали и голодали все. Как-то раз отец Афанасий пришел к ней в дом, с человеком, который был еще беднее их, и сказал: "Вот, я  привел вам бедняка, накормите его!" Эта дама жила со своей дочерью, и у них, чтобы выжить,  едва хватало еды на двоих. Она проговорила в смущении: "Но ведь у нас есть только малюсенький кусочек хлеба!". "Прекрасно, - ответил монах. - Тогда мы сможем его разделить!"». Лидия Александровна Успенская со своей стороны рассказывала, что отец Афанасий, в ту пору настоятель церкви на улице Петель, не колеблясь, как и Преосвященный Вениамин, пускал в свою постель клошаров (бездомных) с улицы, а сам ложился на пол. Он часто брал деньги взаймы, и кредиторы после его смерти надеялись получить свое, но не нашли у него ни сантима, потому что он брал в долг с единственной целью - помочь кому-нибудь, как святой Иоанн Милосердный.

Тот же дух евангельской простоты вдохновлял и других основателей прихода. Такие люди были необходимы для того, чтобы выжить в такой ситуации - все были «неслыханно бедны». В помещении, прилежавшем к церкви, вне части, предназначенной для клира, проживало несколько монахов, и в ту пору церковь носила имя Подворья Трех Святителей. Эмигранты, как правило, были бедны, а эта маленькая группка людей была еще беднее. Церковь находилась в подвале, раньше там была маленькая фабрика велосипедов. «Иконостас был из легкой древесины, - рассказывает митрополит Антоний, - а иконы - бумажные. Подворье жило исключительно за счет того, что люди оставляли поесть и за счет грошовых сборов, во время богослужений. У входа в церковь стояла картонная коробка, куда прихожане клали остатки своей еды.

Подготовка церкви к освящению потребовала большого труда. Каждый приносил, что он сумел достать или что-нибудь из дома. Кто-то даже принес фотографию Шаляпина в роли Бориса Годунова. Начались бесконечные споры по поводу того, что можно поставить в церкви, а что нельзя, достаточно ли молитвы для того, чтобы изображение стало иконой. Отец Афанасий, который жил рядом с церковью, тогда исчезал и появлялся снова, когда ссора была уже закончена. Нужно было, во что бы то ни стало, найти настоящую икону, без которой невозможно служить. У одного антиквара нашли большую икону Иверской Божьей Матери, которая до сих пор освящает церковь своим присутствием, но она стоила целое состояние. Одна прихожанка, Надежда Соболева, продала свои изумруды, икона поступила в церковь, и на Пасху состоялась настоящая служба.

Церковь, в соответствии с уставом Братства святого Фотия, имела двойное посвящение - она была посвящена трем Святым Иерархам, в знак верности вселенскому Православию, и одновременно - святому Тихону Задонскому, чтобы подчеркнуть, что эта верность проявляется в лоне русской Церкви. В ней было два алтаря, соответственно двум посвящениям, но также и для того, чтобы можно было служить по двум обрядам - по западному и восточному. Эти богослужения возобновились, что, однако, было канонически неверно, так как в одной церкви может служиться лишь одна литургия - но осознание этого пришло позднее, когда церковь уже располагалась в новом здании, построенном в 1958 году на прежнем месте.